Hosted by uCoz
на главную
Антон Успенский
чистая совесть и железная воля
(отредактированный вариант статьи опубликован в "НоМИ" № 6, 2004)
«Крутая западная концептуалистка» – таким было общее напутствие, полученное мной вместе с рекомендацией этой выставки. Из подобного искусства сразу припомнился Роман Опалка с его белыми цифрами на неотвратимо белеющем фоне. Он начал писать на черном холсте с цифры «1» в 1960-х, и каждый новый холст грунтовал, добавляя белил. Фотографировался в конце рабочего дня на фоне сделанного. Помню документальный фильм, где под присмотром камеры Опалка ровно рисует свои цифры. Он приблизился к какому-то «круглому числу» – написал, положим, «4999999». Зрители в кинозале вздохнули как перед пенальти. Безучастной рукой концептуалист закрутил последний нолик и, не отметив «юбилея», продолжал отсчет. В зале разочарованно выдохнули. Такое – не для эмоциональных.
Ханне Дарбовен называет эмоциональное искусство следствием состояния, подобного опьянению и остается убежденным абстинентом. Экспозиция выставки выглядит очень по-немецки: регулярно, обстоятельно, чистенько. Черные рамки с белыми листами или миллиметровой бумагой развешены квадратно-гнездовым способом в традиции линнеевских систематизаций, предназначенных для упорядочивания общемировой неразберихи и разнообразия видов (русским словом «уборка» мы переводим немецкое «приведение в порядок» выявляя принципиальную разницу между отдалением хаоса и его уничтожением). Дарбовен наделяет свое искусство (она предпочитает говорить «дело») объективными критериями качества: «Поскольку один плюс один будет два – и это, по-моему, понимает действительно каждый». Но русский человек издавна оспаривал данную аксиому. Есть еще убежденность: «…искусством занимается элита, а для остальных не остается ничего, чтобы они могли понять, о чем идет речь». Впрочем, не думаю, что среди «людей почвы» найдется столько ценителей и любителей тех арифметических упражнений, с помощью которых Дарбовен переводит в иное агрегатное состояние литературный, музыкальный, исторический материал. И – самое поразительное: «Моя совесть чиста; я исписала тысячи листов. В смысле такой ответственности как работа, совесть, выполнение своего долга – я ничем не хуже рабочего, замостившего улицу». Как может комментировать этот силлогизм обладатель генетического кода, где есть ячейка с лозунгом «На свободу – с чистой совестью»?
Своеобразная тоталитарная максима, объяснявшая каждому, почему он не чувствует себя свободным в этом обществе. Такая выставка не способна разочаровать. Поскольку для начала требуется попасть под очарование. Что есть, собственно, противоположность воли. Черточки и цифры на листах Дарбовен – свидетельство отработанных ею трудодней, прожитых художником некоего утопического будущего из неопубликованного сна Веры Павловны. Радикальный вариант нигилистического приоритета труда перед вдохновением, не ограниченный, по сути, ничем, кроме рамок жизни творца. Европейский ответ Штольца вечным русским мечтам уклониться от работы. Труд в отечественной практике – далеко не главная добродетель. Как замечал В. Розанов: «В России вся собственность выросла из «выпросил», или «подарил», или кого-нибудь «обобрал». Труда собственности очень мало. И от этого она не крепка и не уважается». Понятие «интеллектуальной собственности» не влияет, в основном, на корректность цитаты.
Изрядные площади экспозиции занимают «Опусы» – листы с записью музыки, которую можно также прослушать. Одна симпатичная посетительница внимательно изучала нотные письма. Отчасти по причине нотной безграмотности, я осведомился ее досужим мнением. В ответе было недоумение: «Это всё не по правилам. Столько нот на линейке не бывает». Первое впечатление музыкальной блондинки от всей выставки было также неутешительным: «…придумала новый ход, пропиарила его и хочет денег». Нестяжательство западного толка на современный русский глаз навело пелену рекламной уловки. А ведь уже давно трудолюбивая концептуалистка существует на премии вольного ганзейского города Гамбург, заказы частных коллекционеров и прочие дотации цивилизованного общества, не интересуясь продвижением своего продукта на наш рынок.
видео Ханне Дарбовен
«Каждую минуту нас подавляет идея и ощущение времени. И есть всего лишь два средства избавиться от этого кошмара, забыться: наслаждение и работа. Наслаждение нас изнуряет. Труд нас укрепляет. Выберем». Эти пометы относятся к разделу «Гигиена» и не предназначались Шарлем Бодлером для печати. Одновременно поэт считал гнусным быть человеком полезным. Воля художника Ханны Дарбовен сознательна, она ставит условия, она требует удовлетворения, но не склонна к самообману: «…ежедневно мы заняты смыслом или бессмыслицей вещей. Впрочем, это тоже возможно только для элиты, а не для тех, у кого в четыре утра звенит будильник и кто только к пяти часам вечера возвращается домой. …И делала ли я тогда, когда начала рисовать, именно то, что хотела, более чем сомнительно». Меньше сомнений в том, что выбор художника оказался ближе выбору общества, нежели индивида. Во всей стратегии Дарбовен – забота о длительности, накопление ресурсов, обеспечение будущего, предпочтение утилитарного. Каждый лист ее записей есть история попечительства о грядущем. Празднество вернисажа исключено, сегодняшний момент не способен к «жертвоприношению» – профицит отсутствует, ритуал затрат не запланирован. Зритель-постник лишен роскоши потребления и может лишь убедиться, что и его предшественники удалились, не «солоно хлебавши».
Арсенал западного концептуализма находится в противофазе к инструментарию искусства спектакулярного, развлекательного, гостеприимного. Возможно, именно в нем заключено как противоядие тенденции мейнстримтеймента , так и проблема социальной ответственности художника. Ханне Дарбовен выбрала не личную, а общественную добродетель, предпочитая заботу о будущем удовольствию сегодняшних растрат. Гарантией ее позиции служит длительность процесса, что не позволяет остановиться в работе, непрерывность которой доказывает нравственность личного выбора. Она выбрала быть невиновной. Одновременно она остается художником.
на главную