Антон Успенский

Гости города

(отредактированный вариант статьи опубликован в "Новом мире искусства" № 2, 2008)

В 1948 году состоялась выставка под названием «Предпочитаем «Art Brut» культурному искусству». В предисловии к каталогу Жан Дюбюффе писал: «…Признанное искусство не может представлять искусство в целом, это скорее активность определенной клики: когорты интеллектуальных карьеристов… Быть профессионалом в искусстве, так же как в игре в карты или в любви, это значит уметь немножко плутовать. Настоящее искусство там, где его никогда не ожидаешь найти…» Крупнейшее собрание Art Brut, существующее на сегодня в Лозанне, состоит из произведений пациентов психиатрических клиник (в основном шизофреников), самоназванных мистиков и взрослых людей-самоучек, обратившихся к творчеству, избежав какого-либо образования. Так обновилась кровь профессионального искусства послевоенной Европы, и сегодня этот источник питает современный Art, ослабленный фагоцитозом и хлорозом. Вновь выходят в доноры аборигены, аутсайдеры и наивисты. Оно и понятно: профессионалы, раздражавшие Дюбюффе, «…из одной столицы в другую замечательно подражают друг другу; они практикуют искусственное художественное эсперанто, неустанно копируя повсюду. Можно ли называть это искусством?»

Две галереи северной столицы обратились к плодоносному Югу, к молодым, горячим, неопытным, свежим. Или готовым примерить любой из наших эпитетов, заготовленных для приезжих.

Сергея Сапожникова галерея Д-137 представляет как «молодого художника из далекого Ростова-на-Дону». Он не получил художественного образования, не гнушался уличным граффити (однако все помнят юность Ж.-М. Баскиа и К. Хэринга!), занимается фотографией и сейчас учится на факультете психологии Южного Федерального университета. С 2000-х начал пробы в живописи и до сих пор необдуманно продолжает сообщать, что рисовать не умеет (хотя Е. Андреева его настрого предупреждала). Слово художнику: «Цвет в моих работах несет позитивную нагрузку, он обычно благоприятен для восприятия. Изображаемые эмоции, наоборот отражают сложные противоречивые внутриличностные процессы, угадываемые в беспокойстве позы, напряженной мимике, тревожном взгляде». Сапожников показал на выставке портреты, групповые и одиночные, преимущественно оплечно и анфас. Цвет он использует контрастный, интенсивный, но не выходящий за рамки нормативной лексики. Причем цветом осваивается фон и одеяние героев, а их тела и лица будто вылеплены из целебной зеленоватой глины, чье свечение усилено краплачной линией контурного рисунка. Зеленый цвет, как бы это сегодня не звучало, выбран автором как цвет успокаивающий и благотворящий, а средовая гамма выражает «напряжения, сомнения, раздумия поиска» и т.д. Интересно, что картина, собранная по незамысловатой, казалось бы схеме, способна к общению со зрителем без вербальной помощи художника, воспринимаясь автономно от его комментариев. Во многих портретах считываются скрытые и наверняка неотрефлексированные цитаты из истории искусств, многие работы не способны к жизни вне серий, важно другое – динамика развития творца, его «творческие планы». Сергей говорит, что не занимался живописью последний год – учеба отвлекала, но собирается делать «большие картины». Представить, что из этого желания получится, пока не возьмусь, ясно лишь, что выставка «На зеленый свет» получилась, и экспрессивные холсты принадлежат территории визуального искусства. Вот только живопись эта взята в кредит и пока терпеливо ожидает процентов. Сапожников сказал, что в позднем Рембрандте его интересует не загадочно выплавленный цвет (ставший местом общего смакования), а интенции старого художника, старавшегося прозреть за внешней оболочкой скрытые возможности и погибшие желания. Что же, рембрандтовским старикам любые интерпретации не проблема и не помеха, а вот личный живописный заем так или иначе придется отдавать.

Год назад в Петербурге открылся первый общедоступный лофт в бывшем помещении Смольнинского хлебозавода на Лиговском проспекте. Недавно второй этаж был заполнен работами нового поколения молодых питерских сквотеров, а галерея Глобус на пятом провела выставки двух южан подряд. Надо заметить, что молодая галерея успешно работает с ресурсами уличной рекламы – афиши обеих выставок недурного дизайна были заметны в расклейке по центру города.

Киевский художник Кирилл Проценко показал проект «Выжигатель», состоящий из трех серий: Герои, Венер’s и Ширмы. Здесь использовалось иное вхождение в маргинальную зону, не путем сравнения психологического механизма художественного творчества, а через механику и технику народного умельца, вооруженного «прибором для выжигания». Дорога коллективной эстетики давно не соблазн, но обязательный этап образования современного артиста. И действительно, хожено-перехожено: музей народного дизайна организовывали, татуировки свинкам делали, заборную каллиграфию фотофиксировали. Выжигание – ничем не хуже. Как и положено, на фанере возникли культовые герои, люди-icons, потерявшие живой образ в процессе мультиплицирования для пакетов, сумок и футболок еще в 1970-е благодаря нелегальным предкам кооперативов. На нашей коммунальной кухне за сломанным электрическим самоваром до сих пор стоит лакированная дощечка тех времен с абстрактным бородачом, подписанная сзади для памяти: «хеменгуэй». Проценко обработал большие фанерные плоскости, напоминающие о советских кухонных досках, перегнав на них в законах жанра массовку – обезличенных кумиров. В другой серии на выжженных безголовых мужских торсах висят медальоны – наклеенные переводные картинки с красавицами из тех же семидесятых – былые эротические украшения царапанных дворовых гитар. Проценко – художник опытный, регулярно показывающийся, в том числе и на европейских артплощадках, его ход профессионально осмыслен и просчитан. Лучше прочего в пространстве Глобуса смотрелись легкие фанерные ширмы, с комиксовым заполнением и стебовым содержанием, случайно усиленным функцией объекта – кто и как, при моде на пандемический эксгибиционизм, будет пользоваться символом стыдливости? Рассчитано верно, техника и темы вызывают мягкую улыбку, сочувственное узнавание, но образность, мессадж (извините за выражение) пробуксовывает. Художнический привой на крепком дичке народной эстетики не дал собственных плодов, воля автора не справилась с таким вроде бы уютным и домашним рукоделием маргинала.

Следом в Глобусе открылась выставка Рустама Мирзоева «Чорнi Ляльки» (в импортном варианте Black Dolls). Мирзоев родился в Николаеве, выставляется преимущественно там же, участвовал в «М’арсовом поле» и «АртКиеве» (2006), его информационная обеспеченность не вызывает сомнений. Выставка хороша всем: названием с этническим бонусом, темой, масс-медийными цитатами, черно-белой фотореалистичной техникой. Нехороша она только тем, что опоздала лет на пять. Если бы увидеть эдакое в 2003, ну, – годом позже… До инопланетян и прочей эстетизации насилия В. Цаголова, до проекта с масконосными фигурантами «Новое правительство» Г. Острецова, до фотоприколов с масками «Синих носов». Получился анекдот, недостаточно забытый, чтобы он смешил, и недостаточно бородатый, чтобы его, по канонам уже утомленного постмодернизма, перелицевать в новую циничную драму.

Галерея Анна Нова принимала группу художников с Севера, руководитель – Юрий Александров. Еще в 1930-е открытием мирового масштаба стали учащиеся Института народов Севера (легендарный самоучка К. Панков), позже П. Кондратьев зарабатывал на иллюстрировании чукотских букварей, а обрел знание о мистическом понятии «ахна». В группу Александрова входят Иван Гольденшлюгер (резьба по моржовому пенису и китовой кости, прочие декоративно-прикладные предметы) и Константин Молох (живопись, а по сути, графика на холсте). На выставке «Современное искусство Чукотки», по уверениям группы, торжествует архаичность: «Подлинное архаичное – даже если это комиксы из современной чукотской жизни – недатируемо и творится всеми, на кого снизошел холодный дух Ахна, независимо от их местожительства и состава крови. Впрочем, авторы отнюдь не чужие на Чукотской земле. Еще в 1970-е годы они работали над иллюстрациями букварей для народов Крайнего Севера, выпускаемые издательством «Просвещение». А три года назад вместе трудились над экспозицией музея «Наследие Чукотки» в Анадыре». Тому, кто хочет узнать подробнее, рекомендуем обратиться к блестящему эссе А. Боровского, сопровождающему буклет выставки, – там и история, и мистификация, и искусство, и жизнь, – есть из чего выбрать. Добавлю небольшой комментарий про любовь. Главный вид искусства в экспозиции – комиксы из чукотской повседневности, точнее, порношизокомиксы, фирменный стиль Александрова. В них без робости смешаны (и оттого смешны) наши общественно-ранимые, табуированные темы: сексуальное, национальное и гуманное; в официальном разговоре о которых используются сплошь эвфемизмы. Помнится, оруэлловский герой воспринимал энергию, бьющую на демонстрациях, как «протухший секс», александровские же комиксы не позволяют задохнуться либидосодержащим социальным продуктам на северном холодке. Советские и постсоветские функционерские отношения в сексуальной коннотации повторяют псевдогомоэротизм приматов, причина которого не в гормональных сбоях, а в необходимости знаковых действий, устанавливающих иерархию внутри прайда. Застарелые эвфемизмы, обнажившие себя в примитивном визуальном образе, да еще и спутанные воедино в абсурдной логике, освобождают мышцы, сведенные давней политкорректной судорогой, приводят к оздоравливающему смехоизвержению. Пример: «Записная книжка чукчи», объект, резьба по кости. Сюжет: условная фигурка человечка снабжена комиксовым пузырем «баблз», в котором накарябана надпись на иврите… Прощайте, фобии!

(фото Марины Гуляевой)

Третий путь к нетронутому – вглубь, ближе к корням, прочь из города. Так в галерее «Сельская жизнь» появился Петр Швецов с выставкой «Женский вопрос». Некоммерческая галерея сама по себе дивное место – столетний купеческий дом, уцелевший среди панельных многоэтажок и коттеджей на конечной остановке автобуса. Дом-мастерская, живой, с дровяными печками и знаменитым родником, – такой антураж уже много лет радушно принимает самые разные выставки. Работам Швецова интерьер не помешал, задуманные как трэшовая тема в бросовом материале, они влипают во многие современные контексты. Как авторский жест, они последовательны: художник и прежде лепил образ из безобразного, помогая себе силиконом, тавотом и еще чем-то из разряда ГСМ. Как событие для грязной эстетики они не состоялись, возможно так и выцеливалось – не рекорд, но засчитанная попытка, рабочий визит. Низовой эротизм прописан по своему субкультурному адресу, правила игры соблюдены, все «по школе». «Школа Х» – такая выставка была десять лет назад. Тогда экспоненты выступили с диверсионным анализом ренессансного искусства, бесполую классику укомплектовали вытесненными в сферу граффити фаллосами. Теперь подобное усиливается подобным: красотки со стен сортиров переведены на дверцы со свалок, заношенное белье нарисовано дрянной краской, холсты с грибами атомного взрыва покрыты ослизлым синтетическим студнем. Все грамотно, вопрос – ответ. На вернисаже Швецов рассказывал: хочет освоить сохранившуюся душевую на немецком, кажется, чугунолитейном заводе. Там от полусотни помывочных мест остались душевые рожки с парой цепочек-рычагов для каждого, все закрыто кафельной плиткой. Как говорится: «пожелаем автору удачи». Мне случайно попалось замечание В. Стерлигова, вроде бы о том же: «Можно привести всех в нашу ванную и показать пример грязной эстетики – это кафельная стена с обвалившимся кафелем, и виден цемент, грязная проволока. Получилось необыкновенно красиво. Это беззубый рот пустынника». Это было в 1956-ом, тогда же он утверждает: «грязная эстетика – от атомного гриба», – похоже, был прав.

(фото Марины Гуляевой)

Вообще-то, в «Сельской жизни» оказалась еще одна выставка, необъявленная, детская – девочке Лейле Швецовой помогли на стену в коридоре приклеить ее рисунки. Как объяснила автор, изображены: рыба, туча, две змеи и три белки. Перед каждой из белок должен умереть хотя бы один честный график или завистливый аниматор, любая из них – приглашенная звезда мультфильма, только таких роскошных мультов не бывает.

Все путешественники в маргинальное едут по билетам профессионалл-класса, все умеют немного плутовать, каждый по-своему. Адекватно передать или использовать анонимно-коллективную эстетику трудно, практически невозможно, симулируя ее, нужно надеяться на чувство меры и случай, которые подводят. Остается рисковать, отделяя маргинальные сливки, словно дифтеритные пленки, грозящие заразить не местного лекаря.