Антон Успенский

Традиционный Newspeak

(отредактированный вариант статьи опубликован в "ДИ" № 1, 2010)

(все фото экспозиции - Антон Успенский)

Уже по заголовку этой статьи можно понять, что всё смешалось в доме на Дворцовой набережной. Да и за пределами дома всё перетасовалось; эклектика, глобализм и проницаемость стали главными признаками современного молодого искусства.

Государственный Эрмитаж совместно с лондонской Галереей Саачи проводит выставку «Новояз. Британское искусство сейчас» с 24 октября 2009 по 17 января 2010. На выставке представлены 24 молодых британских художника со своими самыми новыми работами. При этом под «британскими» подразумеваются как художники, родившиеся и выросшие в этой стране, так и недавно эмигрировавшие в Великобританию. А под новизной работ подразумевается она самая, практически абсолютная новизна – мы присутствуем на российской премьере произведений, привезенных прямо со станка (преимущество сохранено за станковыми видами искусств), из мастерских. Экспозиция в расширенном составе затем будет демонстрироваться в Галерее Саачи в Лондоне, начиная с лета 2010 года.

Музей устроил в рамках своего проекта «Эрмитаж 20/21» прецедент-презентацию неизвестных молодых художников, предельно сократив дистанцию от рождения contemporary art до его музеефикации (пусть и временной, выставочной). Такой симптом – не конкурентное соревнование с галереями, не популистская акция, а заявка на перепрофилирование музейной институции. Музей – «генератор главных событий художественной жизни городов и стран», «музейное «шоу» важнее толстенных фолиантов, в сотый раз анализирующих ХХ век», «на фоне современной массовой культуры количество активных зрителей, посетивших выставку, сопоставимо с ценностью коллекции» – таковы постулаты из вступительной статьи куратора события Дмитрия Озеркова.

Название «Newspeak», придуманное для проекта Чарльзом Саачи, скомпоновано, как и каждый экспонат выставки, из многих смысловых слоев. Это, прежде всего, оруэлловский «новояз» из романа-антиутопии «1984» – язык тоталитарного общества, уничтожающий самое себя, вызывающий аллюзии к проблемам коммуникации внутри и вне поля искусства, обновления пластического арсенала, вопросам корреспондирования традиций и новаций… Название хлесткое, яркое и не вполне корректное – никакого языкового тупика в молодом британском искусстве не обнаруживается, оно ровно и качественно пользуется ризоматичной информационной, культурной, финансовой и пр. системами для обеспечивания себя и своих нужд. Дж. Оруэлл предостерегал: «…надо осознать, что современный политический хаос связан с деградацией языка, и тогда, возможно удастся внести некоторые улучшения и предотвратить надвигающуюся кончину», – ни о какой кончине на выставке не задумаешься: все прочно, живо и даже оптимистично. Впрочем, часть участников уже прошли «Школу Саачи», пестующую молодые британские таланты, а это – серьезное основание для оптимизма.

К тому же есть устойчивый местный акцент – для российской ментальности образ «новояза» привязан уже не столько к оруэлловским кошмарам, сколько к философской притче Г. Данелия «Кин-дза-дза», где лексические единицы населения планеты Плюк уменьшились до минимума – двух слов-понятий «ку» и «кю», словно всё разнообразие широт и долгот пришло к двум точкам разнозаряженных полюсов (к слову: никакого «политического хаоса» на Плюке не наблюдалось – нормальный развитой феодализм, который аршином общим...). Впрочем, довольно об упаковке выставки, обратимся к содержимому британской посылки.

Живопись, причем в традиционной технике, занимает на этой выставке главные позиции, освобожденные для нее в начале XXI века, когда она была заново реабилитирована и «восстановлена в своих правах». Самый традиционный живописец, Райан Мосли, обладает отличным чувством цвета и декоративной композиции. Его большие фигуративные холсты напоминают о гамме великих художников европейского модерна, а содержание – об увлечениях и пороках того же Серебряного века. Фигуры, подсмотренные среди персонажей кэролловского кабаре, обладают произвольным количеством ног, легко переносят метаморфозы, незнакомы с логикой, но при этом все их противоречивые действия соединяются в диковинный, легкий и очень ритмичный танец.

Другой «традиционалист» – Хэрвин Андерсон не избежит сравнения с Д. Хокни, хотя к содержанию своих картин он упрямо прививает социальную левую критику, которая не способна конкурировать с жесткой композицией и уверенным плотным цветом. Сигрид Холмвуд занимается двойной реконструкцией: содержание его композиций – «жанры», списанные с сегодняшних работников шведского города Скансена – музея, где они демонстрируют туристам уклад жизни доиндустриального общества; «натуральности» сюжета вторят и натуральные пигменты, использованные в живописи, подробный их перечень художник дотошно прилагает к каждой работе. То, что сразу исключает его из «художников возврата» – беспечная техника живописи и цветовой диапазон, заимствованный из компьютерной графической программы. Тоби Циглер также ищет компромисс с цифровыми технологиями, отрисовывая вручную электронным способом созданный эскиз и сбивая безупречность искусственного интеллекта.

Живописец, помнящий и о трансавангарде и о наследии Ф. Бэкона – Роберт Фрай, сочетающий чувственную экспрессию с геометрически ясной композицией. Аллистер Маккинвен делает собственный выбор между абстракцией и конструкциями Эшера, связывая их в образе «невозможного объекта». Уильям Дэниэлс избрал путь цитат и апроприаций, его искусство – про искусство Караваджо, Сезанна, Моранди, Базелица. По мотивам их произведений он создает коллажный макет, который затем переводит в живописное изображение на холсте.

Барри Райгейт, без сомнения, не забывал образы Дж. Кунса, сумев обновить их через идеологию кидалта (Kidult – взрослый, не желающий взрослеть) и оживить своим чувством полифонического, «взвинченного» цвета.

Для Арифа Озака стали главными те опыты с нарративом, которые касались контаминации «Восток-Запад» (и здесь вряд ли можно забыть «Исламский проект» группы АЕС+Ф). Его утрированно грубо смонтированные композиции выражают жесткость конфликта как визуальной, так и бытовой культурных традиций Европы и Азии.

Особицей стоит Джед Куинн, больше других перенасытивший содержательную стороону своих холстов. В работе «Падение» он берет за основу классический пейзаж Клода Лоррена «Изгнание Агари», добавляя в него изображение сгоревшего сарая, заполненного рисунками. Эта постройка оказывается «Черной Марией» – первой в мире специально сооруженной киностудией (1894–1901), принадлежавшей Томасу Эдисону, а рисунки – поздними графическими работами Антонена Арто. В других своих работах художник соединяет самые различные информационные и смысловые слои, достигая эмоциональной неустойчивости и тревоги при сбласированном живописном изображении.

Объекты и скульптуры на выставке отличались большим разбросом и в соотнесении с традицией, и в выборе инструментария, и в качестве художественного продукта. Скульптурные головы Джонатана Болдока без публицистического задора обращаются к гендерной проблематике. Используя приемы погребальной пластики разных народов, он уравновешивает пафос античных мифов с кулинарными приемами домашней хозяйки, используя «невинный» материал – соленое тесто.

Также избежала патетики и Тесса Фармер, собирающая свои микро-конструкции из исключительно органических деталей – частей насекомых, растений и даже подвешивающая эти макамбрические радости на настоящих паутинках. Если кто-то с детства помнит историю маленького человечка Бибигона в изложении Чуковского, может теперь увидеть в самых мелких подробностях битву со стрекозой или полет на пчеле.

Слабее и вторичней прочих выглядит инсталляция-скульптура «Это случилось в углу» дуэта Литтлуайтхэд – восковые персоны, имитирующие заинтересованную толпу, охваченную общим азартом и провоцирующую на присоединение к ней.

Одни из немногих выставленных художников, уже имеющих собственный международный опыт, это Дик Эванс, показывавший свой объект на параллельной программе Стамбульского биеналле и Роберт Фрай, одновременно с «Новоязом» открывший персоналку в московской галерее. В центре Николаевского зала Эрмитажа, где развернулась британская экспозиция, была установлена скульптура «Черный виноград» Дика Эванса. Она неизбежно примеривалась стать центром не только экспозиции, но и парадного выставочного пространства, однако архитектурное барокко мягко поставила новаторскую «волну» на ее место: подальше от пластики большого стиля, поближе к разноплановым романтическим реминесценциям – современный ванитас, Жерико, Айвазовский...

Другой объемный акцент и самый аттрактивный экспонат – «Мадам Блаватская» Гошки Макуги. Основательница Теософского общества и обладательница медиумических способностей, преобразившись в качестве заурядной восковой персоны под именем «Мадам Блаватская», потеряла статус и принимает участие в вульгарном гипнотическом сеансе. Остроумная инсталляция напомнила один исторический анекдот. В отдаленной эквадорской деревушке в конце 1970-х жил человек, страдавший эпилепсией. После припадков некоторое время он говорил на никому не знакомом языке. Однажды в деревню заехал врач, когда-то учившийся в Советском Союзе, и сказал, что больной говорит по-русски и утверждает, что он – Елена Блаватская. Поскольку «персона» находится по оси Николаевского зала и, соответственно, по «экватору» всего комплекса главного здания Эрмитажа, то… Будем ждать случаев глоссолалий, не зря же заявлена проблема языка.

Особого упоминания стоит каталог выставки, напечатанный так, чтобы – запомнился. Чего стоит «кислотная» зеленая обложка с выборочным рисунком и индивидуальной нумерацией каждого экземпляра лаком! Но внутренность побивает и обложку – текст оказывается предельно нечитаемым, поскольку верстка замучена всеми возможными приемами, вкупе называющимися «смерть типографики». Даже подписи к иллюстрациям рассмотреть затруднительно, поскольку читателя всеми дизайнерскими способами убеждают – новояз существует! Жаль только, что именно в таком, модном тогда стиле, лет двенадцать назад уже выходил одиозный отечественный журнал «Птюч».

Что же, политика Эрмитажа, несмотря на все приметы «институционального перерождения», довольна традиционна – в Россию один из ведущих музеев привозит молодое искусство Запада, часть из которого станет (или уже стала) в ближайшем настоящем мейнстримом и марка Галереи Саачи это гарантирует. Только век назад схожим образом формировалась материальная коллекция, прирастал предметный ряд, увеличивалось музейное собрание. Теперь наращивается, обретает плоть «музейное шоу», воспитываются и приманиваются молодые зрители, пополняется виртуальная коллекция впечатлений. Говоря новоязовским кин-дза-дза-сленгом, это – «Ку!». Или, почти в переводе – «Сool!».