Антон Успенский

Личное время года

(отредактированный вариант статьи опубликован в "Новом мире искусства" № 2, 2008)

Владимир Шинкарев показывает весной 2008-го в выставочном зале редакции НоМИ свой новый цикл живописи «Зима». Этакая отчетная экспозиция за истекший период: был в деревне, наработал на пленере, отчитался. Не тут-то было, сегодня отношения художника с пленерной практикой невнятны и лишены той честной радости прошлого века, когда этюды оказывались здоровым образом жизни. Николай Ромадин, например, уезжал в свои любимые лесные чащи с этюдником, рюкзачком и бутылочкой, где полноценно проводил световой день. Хороший вариант вместо романтических туристских походов – симуляции свободы передвижений для советского гражданина. Сейчас пленер – часть учебного плана, дань традициям академизма, форма цеховой ностальгии, а лирическая присадка из художнического поступка улетучилась.

(фото Марины Гуляевой)

Выйти в чисто поле и там осмотреться – дело чуть ли не гражданского пафоса и социального угла зрения. С пушкинских времен наваливается: «Ни огня, ни черной хаты, / глушь и снег... Навстречу мне / только версты полосаты / попадаются одне...» Самовластная воля бессмысленно измеряет и делит нескончаемое пространство обрусевшего пейзажа, и ты – наверстывай. Мелкие иррациональности, словно бесы, тут же лезут в пустоты холста. У Шинкарева в цикл внедрились две схожие работы с одинаковыми названиями «Сербия». Картины, так поименованные, упрямо твердят: художник – наш, местный, с давними негласными долгами чаадаевского толка, подмешивающий общую вину в вино из собственной коллекции.

Он давно наблюдает «Мрачные картины», как назвал цикл своих работ, и пишет ближний край света. Речка Смоленка, улица Боровая, станция Обухово – ландшафты, постоянные в неопределенности, безцветьи, безвременности. Лекарством от ипохондрии становились циклы «Всемирная литература» и «Всемирный кинематограф», теперь закончена «Всемирная живопись новейшего времени». Одноформатные, по заведенным правилам, холсты с фаворитами – любовно перекроенными живописными шедеврами: Веласкес, Гойя, Фрагонар, малые голландцы. В сравнении с «Зимой» – ярко, бодро, жизне- и цветолюбиво. В сравнении с оригиналом-репродукцией – несравнимо: лаконично, сурово, с аналитическим напряжением во всех композиционных узлах. Красота поедет на выставку в Лондон, а мы будем смаковать сухой паек – светлую или хмурую живопись, будто перебирающую оттенки сырой холстины, медленно сохнущей на балтийском ветру.

Когда мы пришли посмотреть эти работы, все декорации подобрались идеально. Волглый весенний мрак; сдавленные дворы дома, где когда-то квартировал Хлебников; дразнящий припах свежих очисток; чердачная мастерская, в которой заоконный вид освежает новый цинк на крышах. Только было необычно тихо: «работать больше всего мешает музыка, жильцы выставляют динамики на подоконники». Что ж, «Ромео и Джульетта» переведена Пастернаком в эвакуации под звуки патефона с коммунальной кухни, на качество пьесы это не повлияло. Шинкарев налил всем пустого чаю и что-то заметил про нынешние времена, дескать, вот и апокалипсис, согласно индуистской теософии, – все сходится. Потому и цвет немаркий в пейзажах, поскольку яркое сегодня синоним искусственного. Действительно, гамма «Зимы» не содержит синтетических красителей и консервантов, вся писана родными нечерноземными пигментами, ленинградской умброй и подольской черной. Контраст почти отсутствует, «малорезкие работы» – приговаривала Марина Гуляева , фотографируя бледнеющие холсты.

(фото Антон Успенский)

Четверть века назад художник-писатель создал легенду, от причастности к продолжению которой теперь отказался: герой получился настолько самостоятельным, что утомил автора. Даже живописать пейзажи в одном поле Шинкарев с ними не сядет – устал от мандатов на оптимизм, частушечного ритма, речей-речевок: вот «митьки», те, например, ходят строем на пленер; полосатый-бородатый загребает жизнь лопатой; профилактика братанья для успеха и признанья. Всерьез относиться к компании, в миссии которой прописано «нести людям радость»? Двигаться по жизни, не выпуская бренд из обеих рук? Увольте…

Живописные вылазки Шинкарева в сопредельные искусства: литературу, кинематограф и ортодоксальную живопись имеют общую для современных пластических искусств задачу – взять языка. В скудной «Зиме» обогащение межвидовой лексикой происходит неприметно, холод рассеял редкоземельные стилевые крупицы. Киношный крупноплановый наплыв, ровное, как по рельсам, движение несуществующей камеры, вглядывание в ничтожное. «Оставим, это пустое», как нередко говорили в щедром XIX веке о незначительном для внимания. Теперь в слепящей пустоте постмодернизма рассыпана соль содержания, мучительно незаметная и тем желанная. Избыток зимнего света и пространства втягивает в себя воздух литературы, требует антитезы для эпичности. Пейзаж эпичнеет на глазах, разбавим его тоску тоже традиционно, скоморошиной: «Очень невыгодно неграм / зимою в российских селах, / – их на снегу заметно, / особенно днем, и голых…» (В. Худяков).

Вероятно, художник ждет серьезного разговора, веских слов сочувствия и признания на фоне холстов «Зимы». Думаю, так оно и будет, наш зритель любит немного пострадать вместе с мятущимся творцом, совместить фуршет с катарсисом. Тоска как форма русского досуга – про это, кажется, цикл и написан. Потому и смотреть его надо здесь, в солнечный день на перегретой Петроградке, застывая взглядом и слегка завидуя утраченной снежности, означающей экзистенциальную занесенность. А на экспорт должны идти живописные жесты, вольные цитаты из общих знакомцев, комфортные парафразы великих картин. И правильно, здешняя метафизика не подлежит вывозу, не побывав в русской размазанной географии, не объяснишь чем цепляет ее живописный отклик. Как сказал насмотревшийся северных видов И. Бродский: «колоссальное однообразие в итоге сообщает вам нечто о мире и о жизни». Пленером это не назовешь, он придуман для теплых стран с доступной пейзажной глубиной, а у нас зимой не то что краски, – звуки замерзают. Правда, климат потеплел, мы жалуемся и канючим, но – настоящая зима вернется, Владимир Шинкарев над этим работает.

приложение: новые работы В. Шинкарева с выставки в питерском Манеже (август 2008)

(фото Антон Успенский)